Эмине Ганиева

Я — Ганиева Эмине. Мои родители, брат и сестры жили в Бахчисарае. Когда раскулачивали, брат ушел оттуда и приехал в Асан-Бай. Там купил 2 комнаты, и мы жили там, а потом переехали в Соллар. С Соллара уже брата забрали в армию.

Он служил в Севастополе в Черноморском флоте. Там уже война началась, и он оборонял Севастополь. И когда немцы захватили Севастополь, они пошли в тоннель. В тоннеле они провели больше 300 дней целой дивизией. Сверху бомбили, а бомбы не брали. Немцы думали топить их через море. Сталин услышал об этом и сказал сдаваться. Они сдались. И там немало их было, не 10, не 20, там целая дивизия солдат была. Один край в Севастополе был, а другой — в Симферополе. Вот столько пленных они забрали и загнали их в картофельный городок. Не знаю, как это. Они там были истощенные, голодные, каждый день умирали. А утром самосвал ходит, забирает мертвых и в яму куда-то высыпает. Мой брат притворился мертвым, и его тоже погрузили на самосвал и вывезли. И оттуда он уже убежал. Убежал ночью и опять пошел к своим отрядам. Мы жили все в Солларе. Война началась: днем — немцы, а ночью — партизаны. И как-то партизаны держали Соллар целую неделю и не пустили немцев. Отец мой был работяга, здоровый мужчина, и через день барашку резал им. А мама готовила им еду. Потом уже партизаны хотели дать папе деньги, не знаю 30 рублей или 300 рублей, а отец не берет. -У вас командир жил.

Да, командир. Когда папа не видел, он сунул деньги за вешалку, и через день или два мама увидела эти деньги. Папа спросил, что за деньги, и тут же говорит: «Они мне дали деньги, а я не взял, значит они туда положили».

-Ваш папа подарил трубку командиру.

А я не помню этого. Хотели после этого сжигать Соллар, отец переехал в Бахчели, Сейчас это Богатое. Там жили месяца 2, 3, 4, и в одну ночь в калитку стучат. Папа вышел и говорит: «Кто там?» А там был Федя Яблонский, он был добровольцем. Все называли его Федя Доброволец. Он говорит: «Дайте мне переодеться». Я не знаю, отец дал или нет, но к утру уже опять стучат двери. Папа посмотрел на часы, было уже 4, и говорит: «Нам пора уже вставать». Он встал, оделся, вышел, а там двое солдат. Говорят с угрозой: «Почему двери не открываешь?! Оружие прячешь?» Папа говорит: «Какое оружие? Ищи оружие! Если найдешь, из этого оружия можешь меня убить, стреляй!» Они открыли комод, посмотрели, там папина бритва была, её взяли, и еще ремень какой-то точить бритву — ее тоже забрали, и говорят: «15 минут вам на сбор». А отец говорит: «Как это? Мой сын воюет, а семью высылают?» Ему отвечают: «Это не наше дело. Сталинский приказ. Сталин высылает всех крымских татар». Отец говорит: «Я найду командира, скажу ему».

Пошел, а командир говорит: «Это сталинский приказ, мы не имеем право его отменить. Всех крымских татар высылает. Я сейчас машину тебе дам. Грузи, что можешь, кроме мебели. Все, что можешь, грузи».

И отец нагрузил в машину сколько мог. Машину вывезли в табачный сарай, выгрузили, а там уже в 12 часов машина подъехала — 6-7 семей в одну машину стали грузить. Отец раздавал всё по другим машинам. Вот так и поехали. Остался дом, осталась корова, а как раз в ту ночь корова телилась. И корова осталась, и 26 ящиков улея осталось. Вся мебель, картошка остались.

Мама плачет: «Сын в армии служит, дочка замужем в Кокташе, а вторая дочка учится в Къарасувбазаре, дома нет никого, как мне жить?» И плачет: «В нас тоже будут стрелять». Уже когда нас погрузили и везли, по-моему, в Джанкое мы сели в поезд, уже точно не знаю. Мама кричит: «Нурие, Нурие». Когда уже доехали до Къарасувбазара: «Нурие, Нурие, Нурие, Нурие!» Когда в Джанкой приехали, она услышала и нашла вагон. «Ана-Ана!» — нашла нас и с нами поехала. Ехали, не знаю сколько, врать не буду. Доехали до Волговской области, в Молотов, а там на баржу загрузили нас, там была река Кама. Отец заболел, от нервов, наверное. Его хотели бросить в реку, а мы начали плакать: «Он не умер! Зачем?» А отец поднимает голову и говорит: «У меня на сердце царя Николая жир есть, я еще не умру. У меня еще семья есть, мне надо о них заботиться!»

Доехали до Гайна, а там уже поселок Чертан. Нас туда привезли, разгрузили в бараки, а в бараках так много вшей и блох было. Потом коменданту отец понравился. Мы приехали, а он говорит: «Меджит, что ты умеешь делать? Сможешь кузнецом работать?» А отец говорит: «Смогу!» Он кузнецом работал.

Сестра моя старшая была приемщиком на складе, а потом забрала меня с собой маркировщиком работать, и я маркировала лес. Меня позвали нарочным ходить. Тогда телефонов не было, а сводку надо было носить, и взяли меня. С Чертана я носила пешком 25 километров, через 3 деревни надо было нести. А потом я узнала короткую дорогу по лесу. Только по лесу. 15 километров я ходила туда и обратно. Потом мне дали карточки иждивенческие, рабочие карточки и зарплата рабочим, и каждые 15 дней я это носила в котомке. Мне сделали котомку из мешковины. Носила и деньги, и карточки, и все люди знали, что я принесу деньги, поэтому контора была полна народу. Все ждали, когда я принесу деньги, и ни один не вышел и не отнял у меня ни деньги, ни котомку, ни карточки. И мне же дают карточки, деньги, а я малограмотная, и я иногда считала, а иногда нет, просто в котомку положила и пошла. И ни разу меня не обманули, ни на рубль, ни на карточку не обманули. И однажды, когда считала, одна карточка упала под стол, и бухгалтер говорит: «Эмине, у тебя карточка под стол упала». Вот какие честные люди тогда были. Вот так и жили.

Потом уже, когда брат искал нас после фронта, он нашел нас и узнал, что мы в Узбекистане. В Узбекистане искал — нет. Узнал, что нас там нет, что мы на Урале, и уже вызов дал нас забрать. Тогда уже мама умерла, было ей 55 лет, в 1947 году. А отец в 70 лет умер. Он слышал, что вызов, а мама не слышала. Мама плакала: «Только знать бы, что он живой, хоть не увижу, хоть узнаю, что он живой». Но она так и не узнала. А отец узнал. А он как-то послал нам со старшей сестрой посылку. Мне тогда уже 17 лет было, я прошла пешком 50 километров. Снег, около 40 градусов мороз, я пошла посылку забирать. В котомку 8 килограмм, и опять по лесу. И вот принесла.

Что знала, то рассказала. Я забываю уже, конечно, тогда была маленькая, не помню уже. А сейчас я записываю, вот целая тетрадь. Пишу-пишу, вот написала стих «Горы Урала».

Горы Урала

Мне пришлось жить на Урале,
Работать на земле, не покладая рук.
Я жила впроголодь,
Но выжила.
Мне пришлось жить на Урале,
Голод и холод его пережить.
Так, молодость моя прошла.
Отцы наши и братья Родину защищали,
Жизни своей не жалея, погибали.
За Родину они шли в бой, и за Родину они пали в нем.
Разлучил с родной землей и стариков, и молодых,
Разрушил семьи Сталин.
Он вырвал корни народа из земли родной,
Изгнал без жалости и хладнокровно
Детей и стариков моих.
Погрузили нас в машины
Рухнули все очаги,
И плакало живое всё вокруг.
Разлучили нас с Родиной,
Разлучили с домом родным,
Разлучили с матерью, отцом,
с могилами предков наших.
Мучились, страдали,
Погибли тысячами мы.
Прошли дни и годы,
Не высохли слезы крымских татар.
Громыко поспешил объявить,
написать в газетах,
И без стыда нас клеймить.
Говорили: «Нет нации такой на этой земле!»
Но говоривших уж самих и нет,
А народ жив и живет.
Спасибо Горбачёву,
Народу не дал забыться.
Сказав: «Есть такой народ,
и есть история Ханства крымского»